Для чего только он сотворил меня, этот всемогущий Бог», вопрошала не знавшая безмятежности душа семилетнего Чайковского. «Для Музыки и Любви!», без промедления отвечала Жизнь, умалчивая о том, что платой за Божественный дар будет одиночество гения. И покидая гармоничный мир грез, впечатлительная натура Чайковского предугадывала жертвенную боль.
А душа, осужденная любить, стремилась запечатлеть в быстротекущей реке бытия вечноизменчивый лик Любви. Недаром Л.Н. Толстой называл музыку Чайковского стенографией его чувств, столь полно отождествлял себя композитор с лирическим героем, живущим в его сочинениях в напряжении возвышенных чувств. И бесценные страницы клавиров и партитур трогают исповедальностью более, нежели интимные строки писем и дневников.
«Жалеть прошедшее, надеяться на будущее, никогда не удовлетворяться настоящим: вот в чем проходит вся моя жизнь»…
Закономерно, что высокое творчество всегда питают энергии скорби и боли. Превозобладавшая в духовном строе П.И. Чайковского трагическая эмоция обусловила воплощение в музыке «одинокой, стремящейся мысленно к небу души». Развернувшись с невероятной эмоциональной силой в симфонических произведениях, идея озарила и романсы. Каждый романс – это запечатленное движение душили эмоции чувства. Субъективные границы каждой лирической миниатюры заключают квинтэссенцию бесчисленных индивидуальных переживаний и осколков человеческих судеб.
Противостоявший миру ощущением сугубого одиночества, П.И. Чайковский вместе с тем безраздельно принадлежал ему, как частица всеобъемлющего содержания Вселенского Человека и был интерпретатором его вечных чувств, выразителем сокровенных состояний Мировой Души. Это особое свойство художника позволило в микрокосмосе собственного сердца находить отзвуки биения бессчетных сердец. Такая всеотзывчивость-признак мистической причастности творчества композитора к архитипическому первоначалу, которое воспринималось Чайковским как «непроницаемая тайна», скрывшая неразлучную с ним гостью - капризную силу вдохновения.
Композитор чутко постигал природу поэтического слова, простого и задушевного, и, благодаря обильному цветению лирической поэзии своего века, притязательно выбирал для романсов стихи, идущие «от сердца к сердцу». Претворенное им слово обрело мелогармоническую ауру и зазвучало на новом языке, которому не свойственна ложь «изреченной мысли».
Едва ли найдется певец, равнодушный к обаянию романсов П.И. Чайковского; их поют и знаменитости и любители: обманчивая легкость исполнения сродни пленительной простоте моцартовской музыки. Но под внешностью салонного жанра сокрыта бездна, в которой разыгрываются «глубокие сцены душевной жизни», и право на участие в них лишь конгениальный авторскому духовный опыт интерпретатора произведения. В ином случае романсу уготована участь обветшалой от множества прикосновений, но так и не разгаданной страницы или судьба «шлягера», ценного лишь как замысловатое средство самовыражения.
Облик певческого искусства Лины Мкртчан соразмерен и созвучен миру романсов Чайковского, в которых исполнительница поднимает слушателя на спасительную высоту Любви Небесной. Духовный опыт Лины Мкртчан, становление которой как личности и музыканта совершилось под церковными сводами, дает ей право на откровение. Главным персонажем волнующего рассказа выступает сама Жизнь с ее радостями, страстями и утратами, искушениями, заблуждениями, падениями и вновь обретенными надеждами на утешение и возрастания Души.
В искусстве существует феномен: когда смиряется Самость художника и наступает смиренное самоотречение, дух творчества нисходит в свой Храм; подобно тому, когда человеком достигает апофеоз жертвенности, когда его одинокое бытие до, казалось, гибельного предела, душа начинает свое восхождение. Это и происходит с лирическим героем исполняемого Линой Мкртчан вокального цикла. Созданные певицей версии душевной жизни поэтов или композиторов и названные монографиями, могут скорее быть определены как вокализированные монодрамы. В монографии о Чайковском, возникшей на материале его романсов, исполнительская идея взрывает заданную композитором цикличность произведений и строит сценарий эволюции чувств согласно новой логике: «Судьба человека на пути к Богу».
В творчестве певицы происходит существенное переосмысление жанра романса как малой вокально-драматической формы; благодаря новой композиции внутри цикла образуется самостоятельная драматургическая линия, эмоциональные волны, высокий прилив кульминации. Сквозное развитие преодолевает сюжетную завершенность романсов, и монография обретает симфоничность. При этом финал реминисцирует начало, и линия жизни сворачивается в кольцо; Весна рождения встречается с Зимой небытия, потому что старики и дети живут по законам чистоты, который неведом чреватому грехами страстному возрасту знойного Лета и страдной Осени. В монографии наивная свежесть утреннего восприятия мира сменяется недолгим палящим полднем с резкими тенями страстей, за которым следует сумеречный вечер примирения с призраками былого. Это час высшей скорби и высшего просветления, после которого порог ночи переступает необратимый покой вселенской колыбели.
Творить «поверх нот» позволено, когда образ художественно убедителен: искусство Лины Мкртчан олицетворяет собой образное пение, где существо певицы безраздельно слито с духом русского мелоса, которому неотъемлемо сопутствует психологическая вибрация. Вспоминаются слова Чайковского: «Моцарт писал музыку, как поют соловьи, то есть, не задумываясь, не насилуя». Можно сказать, что Лиина Мкртчян поет по-моцартовски, новорожденно отдаваясь летучей смене чувствований; слушая ее, никогда нельзя сказать: «Остановись, мгновение!».
Церковнопевческое служение сформировало неповторимое туше певицы; исполнительный стиль отличают архаическое горловое модулирование, восходящая к проэлементам русской музыки интонация вздоха, тесситурная свобода, исключительно тембровое многообразие; пастельная высокая прозрачность голоса столь же безупречно выразительна как и подернутое пеплом низкое, «темное» звучание.
В провидении Линой Мкртчан тайны духовного бытия П.И. Чайковского нет ни блаженной экзальтации, ни разомкнутой на слушателя экспрессии - энергия звучания мудро сосредоточена. Пение позволительно сравнить с кипением исторгаемых землей родниковых струй под прозрачно-невозмутимой поверхностью.
Столь же деликатно звучит рояль. В его многозначительной речи благодаря Евгению Талисману явным становится то, что композитор не доверил словам. Уникальный «долгожитель» среди ансамблей, дуэт Лины Мкртчан и Евгения Талисмана возник пятнадцать лет назад, в день дважды знаменательный - празднования иконы Божьей «Всех Скорбящих Радость» и возвращение П.И. Чайковского в Божественное лоно…
В незапамятные времена, нарушив гармонию единства Бытия в Боге, через сердце Человечества прошла трещина, исказившая его Божественную природу. Время сохраняет для нас исчислимые имена тех, чье искусство воссоединяет, нас, пусть недолго, с утраченным Раем, даже если этому духовному подвигу неизменно сопутствует ослепительная боль творчества.
Ирина Силантьева
кандитат искусствоведения
Советник по науке Шаляпин-Цетра